Для прибалтийских стран историческое мифотворчество и «перегибание палки» по многим вопросам, связанным с Россией, давно стало частью национального и политического государственного поведения. Однако, может быть, в чем-то это похоже на круги на воде от камней, кинутых задолго до сегодняшних событий и определивших культурное развитие всего Балтийского региона на века вперед? Об этом размышляет заведующий отделом социологии власти и социального контроля Социологического института РАН Александр ДУКА:
- Сюжет, связанный с провинциализмом в большой политике, появился, конечно, неспроста. Он связан с некоторыми нашими стереотипами по поводу мелких и неадекватно ведущих себя государств. Историк моды Александр Васильев дал очень интересное определение провинциальности: «Провинциальность выражается в излишней скромности там, где не надо, и лишней самоуверенности, там где этого тоже не требуется». Иными словами, это узкий взгляд на вещи, отсутствие верных сравнений и верной самооценки. Последняя часть этого определения и дает понимание, что же мы имеем ввиду, когда мы говорим о провинциальной политике или провинциальной территории. Есть несколько аспектов этой проблемы, она действительно существует, это проблема определенного поведения и определенных, уже ставших частью национального государственного поведения, особенностей. Прежде всего, культурный аспект проблемы, он мне представляется важнейшим, так как культура связана с историей, а история всегда имеет значение. Нельзя эту многовековую историю игнорировать и ждать, что будет что-то другое. Принципиальная маргинальность (говорю о Латвии и Эстонии) – это находящееся на задворках, на обочине чего-то, в данном случае, культурного мира. И здесь это связано с тем, что балтийские общества всегда находились на периферии, что и рождает маргинальность. Прежде всего, это изначально периферия по отношению к «германскому миру»: Тевтонский орден, Шведская Империя, сохранившая высшее немецкое сословие. Затем русско-немецкий мир, который связан с Российской Империей. После – это русско-советская периферия с большим влиянием «русского мира». И время самостоятельности, оно, вроде, небольшое было, 20 лет – именно в это время была возможность показать уровень высокой культуры в Эстонии и в Латвии. И дискуссии, и научные труды выпускались именно в то время, эстонцы и латыши доказывали, что высокая культура у нас не из Германии, не из России, а своя собственная.
Что мы видим в современности? Это тоже окраина Европейского союза, или Европы, которая объединилась по западному типу. Маргинальная провинциальность и периферийность этих стран, это доминирование в культурной среде языков и образцов, которые не здесь, а где-то там развиваются, производятся, создаются: научное общение, анализ, болонская система образования и т.д.
Что важно, в гуманитарных, общечеловеческих науках, которые создают важную основу понимания себя в этом мире, они берут образцы из других стран. И здесь это связано с угасанием собственного мира. Это объективный процесс.
Если мы посмотрим, как это все происходило, то это очень интересно в культуре Латвии. Рига была третьим городом Российской Империи - промышленность, рабочий класс и т.д. Но в области высокой культуры (не только художества какие-то, а просто культура, как процесс создания чего-то, конструирования) не все так же успешно. Рижский политех был создан только лишь в середине XIX века – в 1862г. Хотя интересно на сайте написано, что он чуть ли ни первый технический вуз России. Но ведь это неправда - первый был создан в 1773г. в Петербурге. Это не шовинизм, ведь только через 89 лет создается рижский политех. Преподавали там на немецком языке. Был еще одни университет, созданный Гердеровским обществом. Это Гердер институт. Но там обучали учителей немецкого языка и пасторов. Обучение шло на немецком языке, и в основном брались учащиеся немцы. Затем с 1890-х гг. политех стал русскоязычным, стал государственным институтом, потом он прекратил существование. Началась латвийская самостоятельность. И опять, что мы там видим? Первоначально, вплоть до 1934г., преподавание шло на русском, немного на латышском и на немецком языках. С 1934г. законодательство и режим немного поменялись. И параллельно существовал Гердерский институт, но он был специально для немцев. Существовали еще русско-немецкие курсы, через них организовывалась помощь в получении высшего образования для русских.
В Эстонии в XVII веке шведы создали в Тартусский университет. Там преподавали шведский и немецкий. Так было вплоть до самого конца, опять таки до 1890-х гг. это немецкий, а потом стал русский язык, вплоть до прекращения существования в связи с войной. В 1919 г. остановилось всё это. Университет в Тарту стал эстонским, но не было ни одного преподавателя, владеющего эстонским языком. Что делается? Приглашаются из-за границы, из Финляндии.
Очень важны следствия этих процессов на политические действия тех или иных акторов, особенно находящихся на высоких постах. Первое – сильное переживание этнокультурной идентичности, стремление обозначить себя максимально контрастно по отношению к иной культуре и носителям иных культур. Отсюда гипертрофированное внимание к этнографии, фольклору и т.п. Здесь еще важно одревнение истории. В некоторых эстонских музеях можно увидеть, что 11 тыс. лет назад еще жили эстонцы, но это вообще невозможно. Это так же, как некоторые украинские историки говорят, что 150 тыс. лет назад появились первые «укры».
Второе – слабая культурная интеризованность образцов высокой культуры, связанная в том числе с толерантностью, признанием других культур, ибо существует обмен культур.
Третье - формирование определенного комплекса неполноценности, который проявляется а) в форме агрессии к слабому и недалекому противнику и б) в агрессии к сильному, который доминирует, и тогда развиваются конформистские формы поведения, что мы и наблюдали во время СССР, что видим и сейчас в отношении ЕС.
Четвертое – стремление сопротивляться угасанию собственного культурного мира с проявлением большой агрессивности.
Политико-культурный аспект проблемы связан прежде всего с тем, что здесь есть проблема гомогенности и отсюда отсутствие идентичности – она не выстраивается как общая идентичность. Это порождает феномен, описанный еще Уолтером Розенбаумом лет 50 назад как фрагментированная политическая культура. Здесь она может проявляться достаточно сильно негативно. Проявление приходской культуры, отсутствие широкоразделяемых ценностей политических и единообразных представлений о выстраивании политического пространства, превалирование политического недоверия между различными социальными группами. Это создает комплекс неустойчивости. Хотя мы знаем, что некоторые общества с фрагментированной культурой оказываются устойчивыми. Это происходит за счет стремления центральной власти подавить оппозиционные стремления. Отсюда риторика доминирующих политических кругов, связанных с «оккупацией», страданием собственного народа и т.д.
Когда мы говорим о возможности или невозможности сотрудничества, я думаю, что нужно осознать, что эта данность не просто самовольное стремление – это некая основа, фундаментированная определенной политической культурой, социальным и политическим контекстом. И с этим необходимо считаться, а не подходить к вопросу, как просветители XVIII в.: «это нельзя сделать». Вы должны исходить из этой данности и работать с этими элементами культурного сознания, поведения.
Чрезвычайно важно изменение социальной структуры за последнее время – маргинализировалось общество. И отток населения – это тоже критерий периферийности. Все изменяется, и общество находится в очень нестабильном состоянии, которое может поддерживаться только лишь политическими усилиями. И дружественно это навряд ли возможно. Только если будем сильными, тогда возможен конформизм с Прибалтикой. Сила, устойчивость, твердость и бескомпромиссность.
Материал основан на докладе в рамках конференции «Страны с проблемной демократией во главе ЕС в 2015 и в 2018 гг.: угрозы глобальной безопасности», прошедшей в Санкт-Петербургском государственном университете.
