Алексей Дмитриевич Широв — на сегодняшний день один из самых видных и заслуженных шахматистов, родившихся и выросших в Риге. У него богатая спортивная биография, и сам он, без сомнения, внес вклад в историю современных шахмат. В 1998 году в испанской Касорле Алексей Широв в матче претендентов одолел Владимира Крамника, став победителем будущего чемпиона мира по шахматам. В настоящий момент Широв играет за Испанию, к которой испытывает многолетнюю симпатию. Аналитический портал RuBaltic.Ru побеседовал по душам с Алексеем Шировым о шахматах и о жизни.
— Алексей Дмитриевич, помните ли Вы своего первого тренера?
— Скажу больше: не только помню, но и до сих пор общаюсь, вот буквально 6 дней назад виделись в Саулкрасти. Это Вия Яновна Рожлапа. Сейчас ей уже под восемьдесят. Она до сих пор в строю. у нее свой кабинет в одной из рижских школ, рядом с бывшим кинотеатром «Тейка». А тогда она вела занятия в помещениях ВЭФа.
На самом деле в шахматы я начал играть еще в семье. Помимо меня, в них играл еще и старший брат, а самым сильным шахматистом в семье был мой отец. Дмитрий Широв был простым советским инженером, работал на «Альфе», возвращался домой усталым. Человеку хотелось отдохнуть, а тут его я еще заставлял в шахматы играть. Со временем я вырос, и ему становилось со мной все труднее. Тогда он решил отдать меня в шахматный кружок в помещениях ВЭФа к Вие Яновне.
— Правильно ли я понимаю, что при каждом промышленном предприятии действовал свой шахматный кружок? Или же все происходило в произвольном порядке?
— Скорее, в произвольном. Хотя исключать ничего нельзя. Точно знаю, что в 1966 году на «Альфе» прошли внутризаводские командные соревнования по шахматам, а рижский журнал «Шахматы» (Šahs) даже опубликовал партию, сыгранную моим отцом. Конечно, ничего выдающегося в ней не было, но сам факт стоит отметить.
— А в каком возрасте Вы приняли участие в первом турнире?
— Это был март 1979 года, и мне тогда было семь лет. Турнир был организован Рижской шахматной школой. Сейчас на дворе 2020 год, и получается, что я играю в шахматы уже почти сорок один год.
Тогда это был первый этап детского чемпионата Риги, и я выступал без разряда. По итогам турнира стал четвероразрядником.
— Напомните, где тогда располагалась Рижская шахматная школа?
— Это была Старая Рига, улица Смилшу, 12. Вообще, прогресс у меня пошел далеко не сразу. Я рос постепенно, осваивал стратегию игры, набирался опыта. Мама водила меня в Старый город на детские турниры (занятия), мы гуляли на Бастионной горке, и тогда она маленькому мне казалась горой. В те годы и получил особое незабываемое впечатление о Старой Риге.
— Рига тогда была одним из центров советского шахматного искусства. На кого из более опытных шахматистов можно было равняться?
— Было на кого. Тогда же начинал будущий латвийский гроссмейстер Александр Шабалов. Ему было двенадцать лет, и он уже являлся кандидатом в мастера. Впоследствии он добился всесоюзного успеха. А в 1992 году, представляя Латвию, он помог сборной республики занять высокое пятое место на шахматной Олимпиаде в Маниле.
Это было в первый и в последний раз в истории.
В конце 1970-х годов Саша Шабалов был большой надеждой наших шахмат. Кстати, в то время происходил взлет совсем молодого Гарри Каспарова, и на меня как на ребенка его партии производили впечатление.
— А Таль?
— Да, конечно. Тогда Михаил Нехемьевич переживал очередной ренессанс. Между прочим, он тогда же, в 1979 году, выиграл очень значимый турнир в Риге. Помню, родители тогда не понимали, какая судьба мне уготована — мы во время триумфа Таля уехали в Крым всей семьей.
— Стиль его игры повлиял на Вас? И как удалось встретиться с ним?
— Повлиял, безусловно, еще до самой встречи. Тогда большим авторитетом в мире латвийских шахмат пользовался Александр Кобленц, главный тренер Таля. Его шахматный клуб располагался на улице Суворова, 103 (теперь улица Чака). Он много чего делал для шахматной школы. С ним был знаком мой отец.
И однажды, видя, что я делаю успехи, меня решили познакомить с Михаилом Талем. Пришли к нему в квартиру на Горького, 55 (теперь улица Валдемара).
Кстати, ни разу не видел, чтобы Александр Кобленц при нас курил, а тут он не выдержал, зажег сигарету. Его примеру последовал и Таль, чье пристрастие к табаку всем хорошо известно. И отец мой тоже был заядлым курильщиком. Не курил бы, прожил бы дольше. Так они и обкуривали меня за одним столом.
В общем, на квартире Таля в какой-то степени состоялось мое серьезное боевое крещение.
— А какие еще партии сыграли роль в спортивном становлении?
— Тот же Александр Кобленц незадолго до этого решил, что для повышения моего уровня мне следует сыграть с чемпионом Латвии 1980 года Валерием Журавлевым. И вот партия состоялась. Я играл белыми, скажу честно, находил очень хорошие ходы в сложных позициях. Даже Таль от такой партии не отказался бы. Конечно, все это было только к лучшему.
— Ваш первый большой титул — чемпион мира среди кадетов 1988 года. У меня возникает вопрос: а кто такие кадеты в шахматах? В военном и политическом смысле вроде бы понятно…
— Меня этот вопрос когда-то тоже занимал. На самом деле это был чемпионат мира среди шахматистов до шестнадцати лет. Их тогда в шахматном обиходе именовали кадетами.
Исторически проходил и чемпионат по шахматам среди участников до двадцати лет. Это было отличное подспорье для молодого игрока. Многие — хотя и не все — известные впоследствии шахматисты добивались серьезных успехов на таких состязаниях в отдельной возрастной категории. Например, Анатолий Карпов, который стал чемпионом мира среди юношей в 1969 году.
— Как готовились?
— Понимаете, мое шахматное развитие в основном шло через спортивные газеты и журналы. Читал все, что было, изучал, анализировал. Всюду было обилие шахматной литературы. Я ведь еще в восемь лет услышал о таком чемпионате мира среди кадетов. Это было для меня чем-то вроде мечты, к которой нужно стремиться.
С логикой ведь тогда у меня все уже было нормально. Понимал, что есть шанс выиграть свой первый чемпионат мира. Я ведь и в 1986, и в 1987 году принимал участие в отборочных соревнованиях, но оба раза где-то срывался. А 1988 год стал победным.
Сначала я выиграл советский отбор. А тогда представитель СССР на международном первенстве по шахматам уже считался фаворитом.
Впрочем, не все шло так гладко, были свои трудности, но все-таки удалось победить.
— Где происходил чемпионат?
— В Тимишоара, в Румынии. Кстати, время было уже непростое. Последние годы правления Николае Чаушеску. Я тогда, правда, не разбирался в тайных течениях в политике.
Кстати, перед моей поездкой в латвийских шахматах состоялось другое событие. Таль готовился к участию в чемпионате СССР, на котором впоследствии победили Карпов и Каспаров. Отборочный этап проходил в известном для шахматного мира Латвийской ССР месте — гостинице «Юрмала» (сейчас «Юрмала СПА»), построенной в 1980 году.
Все лучшие силы были брошены на нашу подготовку: Киньгис, Шабалов, Клованс и Евгений Свешников, который тогда уже был женат на латвийке и поэтому считался своим.
Впрочем, возвращаюсь к своему румынскому путешествию. Впечатление о городе Тимишоара было положительным. Моим тренером в тот период был замечательный специалист Владимир Константинович Багиров — по отцу армянин, по матери русский, а сам из Баку. Его и попросили быть моим тренером. Пригласили в Ригу, выделили квартиру в Межциемсе. Он, кстати, говорил: какое счастье, что в 1980 году он смог приехать в Ригу, а то ему бы не поздоровилось. Вскоре запылал Нагорный Карабах…
— Да, действительно, в те годы в соцлагере уже вспыхивали серьезные межэтнические конфликты. А в Румынии было заметно брожение?
— Мы с Багировым остановились в гостинице и, включив телевизор, от скуки решили в шутку считать, сколько раз упоминалась в новостных сюжетах фамилия Чаушеску. Вообще население жило бедновато. Впрочем, это было связано с тем, что Николае Чаушеску не имел никаких внешних долгов…
— Но ведь Чаушеску тогда обратился за кредитной помощью к МВФ и тот выдал ему заем, который он был вынужден выплачивать, к сожалению, за счет сокращения социальной помощи населению. Это был внешний фактор. Сегодня многие румыны, несмотря ни на что, отчаянно ностальгируют по временам социализма.
— Да, справедливо. Более того, если я не ошибаюсь, тех, кто отдал приказ расстрелять Чаушеску и его жену, уже признали государственными преступниками.
— Скажите, а как дальше складывалась Ваша шахматная судьба?
— Я ведь тогда был юношей, скажем так, имевшим свое особое мнение по многим вопросам. А в 1990 году в мае я впервые оказался в Испании, и она показалась мне страной интересной и своеобразной. Я к тому моменту уже активно играл и под Парижем, например, но Испания меня привлекла. Прекрасное место для молодого романтика, к тому же в те годы мне и девушки испаноязычные начинали нравиться.
Кстати, с испаноязычным миром я тогда уже был знаком. В 1989 году я играл на чемпионате мира в Колумбии, а в 1990 году — в Чили. Я до сих пор общаюсь с друзьями, с которыми познакомился на тех чемпионатах.
Между прочим, я чуть позже поступил на первый курс иняза Латвийского государственного университета. И помню, как в 1997 году, сдав экзамен первого семестра второго курса, задумался — а ведь мне уже через четыре дня лететь в Линарес на шахматный турнир.
Линарес в шахматах — это то же, что Уимблдон в теннисе.
В этом городе встречались сильнейшие шахматисты мира.
— Как Вы выучили испанский язык?
— В нашем ЛГУ работала отличный преподаватель испанского языка Мара Розенберга. Мы договорились с ней о частных уроках. Она и научила меня всей испанской грамматике.
А общаться тогда приходилось много и часто. И вот в марте 1993 года я снова отправился в Линарес. Помню, как сперва прилетел в Мадрид и начал интересоваться, как добраться на поезде до места назначения. И начал понемногу чувствовать: а ведь люди разговаривают не совсем на том испанском, которому меня учили. Потом я понял: Линарес — это ведь самое сердце Андалусии…
— ...А произношение у андалусийцев совершенно особенное.
— Вот именно. Впрочем, стал замечать: когда много разговариваешь с местными испанцами, невольно начинаешь перенимать их речевые привычки. Впрочем, далеко не только с испанцами. В мае того же 1993 года я оказался в Буэнос-Айресе, и там состоялось важное событие — я встретил свою будущую жену Веронику Альварес.
— Какие впечатления сложились о Буэнос-Айресе в тот период?
— Тогда столица Аргентины являлась оазисом Европы в Южной Америке. В городе бурлила жизнь, все играло яркими красками. В Аргентине можно встретить много светлокожих людей, которые не совсем соответствуют классическому образу латиноамериканца. И народ в Буэнос-Айресе был двуязычным, так что можно было спокойно общаться на английском языке.
К сожалению, когда я приехал в этот город спустя почти двадцать лет, я заметил изменения не в лучшую сторону. В то время Буэнос-Айрес покорил меня своей живительной энергией.
— И Вы захотели там остаться…
— Да, осенью-зимой 1994 года у меня состоялся новый большой турнир в Аргентине, довольно длинный, и мы с женой ждали первую дочку. Я задумался: если развивать отношения со своей избранницей, то как и где. Сначала я и подал на гражданство Аргентины. Гражданам Аргентины всегда проще получить визу во многие европейские страны. Но потом у меня возникли задержки с получением их паспорта.
И тогда я решил, что жить все-таки лучше в Испании. Всегда проще приехать в Ригу к родным. Основные турниры тоже почти все в Европе.
И я начал готовиться к переезду в Испанию, стремясь при этом оставаться латвийским спортсменом, то есть выступать под флагом Латвии на всевозможных шахматных турнирах.
— Я слышал, у Вас была занятная история с латвийскими паспортами…
— Дело в том, что я, отказавшись от идеи аргентинского гражданства, больше года ждал получения паспорта гражданина Латвии, будучи обладателем двух советских паспортов: служебного и заграничного. Латвия после отделения от СССР выдала мне временный дипломатический паспорт, по которому я мог представлять интересы республики на международных соревнованиях. Но я каким-то образом ухитрился этот паспорт утерять. И подал все документы на получение гражданства Латвии. Тогда чиновники мне сказали, что нужно пройти всю процедуру натурализации.
Тогда я в первый раз обиделся на Латвийское государство. Хочу отметить, что паспорт негражданина, как сотни тысяч моих соотечественников, я не получил, а продолжал выезжать за границу по своим советским паспортам.
— Но потом-то Вы все равно сделали выбор в пользу Испании?
— Это отдельная история. Правда, заявление на латвийское гражданство я все-таки хотел подать. Но не успел. Дело в том, что у меня возник конфликт с Латвийской Федерацией шахмат (далее ЛФШ). Ее в середине 1990-х возглавлял угадайте кто?
— Кто же?
— Александр Лавент. Да-да, тот самый (председатель совета банка «Балтия», закрытого при не до конца выясненных обстоятельствах — прим. RuBaltic.Ru). И вот мы договариваемся о встрече. Проговорили мы с ним где-то час. Обменялись доводами, немного поспорили.
Тогда ведь мне предложили принять участие в большом шахматном турнире с участием Каспарова, а ЛФШ настаивала на том, чтобы я был задействован в местном состязании. Я согласился играть в Испании, а в Риге сказал, что надо переносить сроки.
Конечно, я был молод и горяч, прямо как андалусиец. Это теперь я понимаю, что можно было, конечно, все переиграть, что нужно было суметь заново договориться, и, наверное, никаких конфликтов не было бы. Но тогда я проявил упрямство.
Иду ва-банк и спрашиваю у Лавента: у вас здесь работает международная телефонная связь? Он говорит: да. И я заявляю: нужно срочно позвонить в Испанию.
Он не против. Я набираю номер председателя шахматной федерации Испании и даю согласие стать гражданином этой страны. И играть за нее.
Прямо в кабинете банка «Балтия» я сделал этот шаг. Так в 1996 году я стал испанским подданным…
О том, где юному талантливому шахматисту предоставляется больше возможностей реализовать себя — в условиях советского строя или в современном капиталистическом мире, — как складывается ситуация с шахматами в Латвии и почему шахматные турниры переходят в режим онлайн, читайте во второй части интервью с Алексеем Шировым «Мне крупно повезло родиться в советской Латвии: рассказ латвийского шахматиста-эмигранта»
