×
Контекст

Что столетний дед о Риге рассказывал

В рижской газете «Слово» в 1927 г. писали:

«Лаврентьев — фамилия моя, а так называют Гавриил Ларионович. Конечно, стар я. Сто первый годок мне в марте месяце пошел. Вот и посчитай-ка, когда я родился. Когда под Севастополем Россия с Францией воевала — помню. Большие дела были.

Отца Александра Николаевича — помню. Верхом я его видел. Парад он принимал на плацу, где ныне собор. Войскам деньги жертвовал, жалобы ему в экипаж бросали. Царя высокие были. Николай — он верхом, каска надета, под подбородком золотая чешуя.

<…> А по большим заведеньям все немцы сидели. Суд тоже их. В больших золотых воротниках ходили. По-русски напишешь прошение, так непременно по-немецки переписывать должен. А потом угнали их вон в неметчину. Тогда мировые их заступили. Не знаю, какого года, какого царя это было.

<…> Рига — пясточка была.

Здесь нигде камня устлано не было — везде пески до самой Миколаевской улицы. И все луга, да луга. Где Стрелковый сад, там огород, а за моленной — пески горой.

На Иванов день в Риге весело было, делали чучело, лошадь али слона из рогожи, два или три человека его несли по улицам на пески жечь. Бочки смоляные зажженные по Двине пускали. Чего только не было раньше, Господи милостивый. Это теперь люди разбоем живут и за глотку друг друга берут. А тогда выпьют, подерутся и помирятся. Народ на гуляньях толпы-толпами. Мальчишки кричат ура. На Двине как струги с крышами гонтовыми да рогожными пойдут. Господи, чего не навезут. Один вяземскими пряниками играет, на руках их разбивает. Посуда висит на стругах. Чего в Рассее не было.

Помню, пришел первый раз из заграницы корабль с трубой. В Ригу все бежали смотреть на него, всем удивительно было, как железо плавает, а когда дорогу проводили и балласт возили, то долго мужики не верили, что поезд без лошадей может тянуть.

— Правда, у тебя, дедушка, гроб сделан? — спросил я.

— До войны у меня гроб сделан ясеневый, — ответил он просто, — господин директор позволил дом себе сделать, собственный дом, вечный. Спросил тогда он меня — на что тебе? Да раньше, говорю, старые люди в деревнях завсегда запасались. Ну, делай, говорит, да не в мое время, а когда шабашишь. Гроб и теперь в покоях на складе лежит.

Сколько годков — никто не украдет, — сказал дед, поправив очки, улыбнулся и рукой погладил бороду.

Все нешто вспомнишь, все, милый ты мой, не могу припомнить…».


Источник: «Слово» - 1927 - № 541

Подписывайтесь на Балтологию в Telegram!

Новости партнёров