…Лето 1983-го, пятилетка, год третий. Жара, сенокос. Обливается потом литовский колхоз «Вадактай». У всех соседей трава уже скошена, уложена ровными скирдами, а у тракториста Витаутаса Прасцявичюса — конь не валялся. Выпьет — на душе вроде легче, а председатель всё смотрит косо… Ранним вечером в пятницу, после работы, он прицепил ножи косилки к трактору, запустил мотор. Дети — Раса и её близняшка-сестра — босиком высыпали из хаты на краешек поля, затерялись в траве. Гул отцовского трактора, оставляющего за собой чистые скошенные полосы, слышен где-то за лопухами. Такими высокими, что скрывают над головой летнее небо. Лопухи, прятки, сенокосилка, густое солнце медленно идёт вниз…
Крик резанул горячий воздух над полем, заглушив рёв мотора. Выпрыгнул, побелев, из кабины отец. Неровно, как тупой бритвой, вслепую, подрубила косилка. На скошенной, острой траве — литовская девочка Раса и рядышком две её ножки.
На дворе скоро ночь. В деревне нет телефона. Умереть — да и только. От потери крови и болевого шока.
Через 12 часов дочка тракториста из колхоза «Вадактай» лежала на холодном операционном столе в столице СССР.
Для Ту-134, по тревоге поднятому той пятничной ночью в Литве, «расчистили» воздушный коридор до самой Москвы. Диспетчеры знали — в пустом салоне летит маленький пассажир. Первое звено «эстафеты добра», как написали литовские газеты, а вслед за ними и все остальные. Ножки, обложенные мороженой рыбой, летят на соседнем сиденье. В иллюминаторах — московский рассвет, на взлётном поле — с включённым двигателем столичная «скорая». А в приёмном покое детской больницы молодой хирург Датиашвили — вызвали прямо из дома, с постели — ждёт срочный рейс из Литвы. «Она — не она» — навстречу каждой машине с красным крестом. «Начальство не давало добро: никто не делал ещё таких операций, — вспоминает Датиашвили. — Пойдёт что не так — мне не жить». 12-й час с момента трагедии…
— Вынесли на носилках — крошечное тельце, сливающееся с простынёй. Кричу: ноги где? Ноги переморожены, на пол падает рыба…
Рамаз Датиашвили говорит: оперировал на одном дыхании. Сшивал сосудик с сосудом, артерию с артерией, нервы, мышцы, сухожилия. Через 4 часа после начала операции выдохлись его помощники, которых он еле нашёл в спящей Москве: медицинская сестра Лена Автонюк («у неё экзамены, сессия») и сослуживец доктор Бранд («он у вас сейчас человек известный»). Рамаз шил один: ещё сухожилие, ещё один нерв. «Я как по натянутой проволоке шёл: стоит оглянуться — и упадёшь…»
Через 9 часов, когда были наложены последние швы, маленькие пяточки в ладонях доктора потеплели… Пропасть была позади.
Источник:
