Часто задаю себе вопрос — какой была Москва в июне 1941-го? 1-го июня. 10-го июня. 20-го июня. Как выглядели лица прохожих? Кому улыбались? О чем писали газеты? Сколько стоил брикет мороженого? Жарко было или дождливо? Какие слухи витали над московскими дворами? О чем гудел народ в общественном транспорте? Куда зазывали театральные афиши, какой фасон брюк или платьев считался самым популярным? Чувствовалось ли в чем-то, хотя бы в чем-то приближение большой беды?
На днях заглянул с семьей в Парк Горького. Он здорово преобразился за последние годы. Исчезли спекулянты и шаромыжники. Появились аккуратные дорожки для велосипедистов, аттракционы для детей, кафе и лотки со сладкой ватой. Дизайнеры и проектировщики точно поймали настроение времени. В моду — даже на самом низовом, потребительском уровне — прочно вошел советский стиль. Правда, понимают его несколько странно. В духе, в общем-то, антисоветских и глупых, хипстерских фильмов “Стиляги” или “Оттепель”. Но общему запросу гуляющих по парку масс даже такой эстетический поворот, без сомнения, соответствует. Попав в Парк Горького или на слегка очищенную от 90-х ВДНХ, “москвичи и гости столицы” устраивают себе и своим детям небольшую экскурсию в прошлое. В советское прошлое. Где фонтан “Дружба Народов” не выглядит насмешкой над гастарбайтерскими окраинами, где не стоит заколоченным павильон “Украина”, где “Буран” или “Су-27” не смотрятся бутафорскими надгробиями над целой отраслью, символизируют прогресс, а не китч.
Но самое главное — где есть спокойствие и безмятежность, любовь и настоящая дружба, где нет вопиющей нищеты и бесправия, нет безработицы и оскорбительной роскоши, а самое главное — нет войны.
Это настроение охватывает тебя против твоей воли, разоружает, отключает все звериные инстинкты. Ты смотришь на смеющихся детей и заново учишься улыбаться — не скалясь и не ухмыляясь. Так, наверное, и должна быть устроена жизнь? По крайней мере, когда-то давно — когда по случаю поступления в школу отец брал тебя с собой в Москву, и вы останавливались у его друзей в общаге МГУ на Воробьевых Горах, и ты бегал смотреть на динозавров в университетском музее, и на студентов-негров (тогда это слово еще не было запретным и оскорбительным), и на живущих в парке уток, и выпрашивал “фанту” и эскимо — жизнь была устроена именно так. Помните расхожую шутку: “Хочешь, я покажу тебе Москву”? Каждый, кто говорил “да” (да разве же можно было сказать “нет”?) и кого поднимали после этого за уши в воздух, никогда не забудет. И шутку. И Москву.
Той Москвы больше нет, конечно. И Парк Горького, это, увы, скорее Gorky Park. Горький Парк. Просто слегка освобожденный от скверны. А ВДНХ — по-прежнему Выставка Достижений Несуществующего Хозяйства.
И когда у мило оформленного и раскрашенного в советские цвета фуд-трака, обращаясь к завернутому в фирменную униформу узбеку, какая-то школьница вдруг громко произносит: “Дайте мне сэндвич с салмоном, нет, не с чикеном, а с салмоном”, ты вздрагиваешь и возвращаешься в настоящее, и понимаешь, что провалившийся в тартарары Парк Горького утянул за собой не только самого писателя Горького, не только Буран, не только Су-27, но и простые, привычные, ежедневные слова: “лосось”, “курица”, а завтра, быть может, утянет и тебя.
Но не сейчас. Сейчас люди смеются так же. Улыбаются так же. Так же целуют своих детей. И так же хотят жить. По возможности, долго. Желательно — всегда. И очень трудно отделаться от мысли, что точно такие же улыбки, точно такие же платья, такое же мороженое, точно такую же радугу над фонтанами Москва видела и в июне 1941-го. 1-го. 10-го. 20-го. Вот только тогда у неё был настоящий парк. Парк имени Горького.
