«В логове зверя»

«Оборона строилась с таким расчетом, чтобы при прорыве одной оборонительной полосы наши войска оказывались бы перед следующей, имевшей самостоятельное значение. В этом случае для продолжения наступления требовалась новая организация прорыва со всеми вытекающими последствиями».

«Мы подошли к границам Восточной Пруссии, которая была так укреплена, что не то слово. Укрепления тринадцать километров в глубину, доты, дзоты, бетонированные траншеи с бетонированными брустверами, подземные ходы с рельсовыми путями для подвоза боеприпасов. Доты все связаны между собой подземными ходами, в каждом доте артиллерия, пулеметные и гранатометные точки».

«Особенности рельефа Восточной Пруссии — большое количество озер, рек, болот и каналов, хорошо развитая сеть железных и шоссейных дорог, крепкие каменные постройки в значительной степени способствовали обороне. К 1945 году восточнопрусские укрепленные районы и полосы обороны с включенными в них крепостями, сочетавшимися с естественными препятствиями, по своей мощи не уступали линии "Зигфрида", а на отдельных участках и превосходили ее».

«И вот в 9 часов 15 минут прогрохотал залп, и мгновенно началась общая артиллерийская подготовка… Огонь был очень сильный (стреляли тысячи орудий), но мы понимали, что действенность его не может быть высокой. С наблюдательных пунктов запланированные цели не были видны, корректировка огня была исключена, и артиллерия по существу вела огонь по площадям…

В 11 часов, едва закончилась артподготовка, войска первого эшелона перешли в наступление. В условиях сильного тумана, низкой облачности и крайне ограниченной видимости (30–50 м) они быстро и сравнительно легко овладели на всем фронте первой линией траншей противника, в которой находились лишь дежурные огневые средства. На второй линии траншей войска 39-й, 5-й и 28-й армий уже встретили упорное огневое сопротивление».

«Еще не завершилась артподготовка, как вслед за огневым валом двинулись танки и штурмовые стрелковые батальоны. Думается, многие из нас, как и я, в тот момент посчитали, что от такого сокрушительного огня, яростного натиска танков и пехоты оборона фашистов немедленно рухнет. Однако броня и бетон в ряде мест устояли, пришли в себя уцелевшие пулеметчики, орудийные расчеты, и с каждой минутой сопротивление противника возрастало. В его оборону приходилось буквально вгрызаться».

«Внезапно артиллерия замолкла, в воздухе появилась белая сигнальная ракета, раздалась команда: "Вперед! Ура!!!" Вылез из траншеи первым, винтовка с примкнутым штыком наперевес, пробежал десять шагов и заметил перед собой флажки, которыми саперы обозначили проход в минном поле. Обернулся, посмотрел назад. За моей спиной сплошной стеной поднималась из траншеи в атаку наша рота с криком "Ура!" Я рванул вперед. Рядом со мной бежал молодой молдаванин, он наступил на мину, и его разнесло в клочья. Куски его мяса, его кровь... все это на меня. Я на бегу лицо рукавом от чужой крови вытер и помчался дальше».

«В 11.00 наши войска перешли в наступление. Началась решающая схватка. Смотрю, с переднего края ведут пленных, человек 25. Побитые, чуть не у каждого расколочена морда, многие без головных уборов. Какой-то сброд, только один в шинели, остальные в маскировочных зимних бушлатах. Рожи у каждого отвратительные».

«За первый день наступления мы прошли всего с километр. Потери были очень большие. Как сейчас помню, в одном из взводов моей роты было тридцать девять человек, а к концу первого дня осталось семнадцать... И саперов у нас было полно, они имели задачу подрывать доты. Подползали к ним и бросали в амбразуры противотанковые гранаты или связки толовых шашек. Кроме того, были специальные штурмовые части, которые штурмовали доты. А мы шли между дотами, непосредственно их не штурмовали. Наша задача была продвигаться вглубь линии обороны, не допускать подхода немецких подкреплений и уничтожать отступавших немцев. Бой там шел очень интенсивный, потому что в траншеях между дотами тоже было много немцев».

«18 января 1945 года бригада, вырвавшись вперед, сбивая заслоны противника, состоящие из танков и самоходных орудий, уничтожая живую силу и технику, смело шла вперед, овладевая крупными опорными пунктами Куссен, Марунен, Виттгирен-Штанен... Было освобождено до 30 населенных пунктов, уничтожено 18 орудий, 14 бронетранспортеров, до 100 автомашин, более 1000 военных повозок с грузами, более 2500 солдат и офицеров...

20 января 1945 года, наступая на Гросс-Скайсгиррен, бригада вступила в бой с превосходящим противником, насчитывавшим до 40 танков и СУ до 60 орудий. В результате этого боя 89-я танковая бригада ворвалась в Гросс-Скайсгиррен, овладев им, уничтожила до 12 танков, 6 "фердинандов", до 500 солдат и офицеров… Присвоено звание "Герой Советского Союза" с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда».

«Из бригады вышли три танка и шесть самоходочек. Все остальные сгорели. Потому что у фрицев было много фанатиков и пацанов по 12-16 лет, которые не сдавались... Это были пацаны, юнцы с фаустпатронами. Они подбили очень, очень много наших танков. С этими представителями фольксштурма мы столкнулись в Литве, в Тильзите, в Инстербурге, в Кёнигсберге. В Восточной Пруссии их было особенно много».

«Я точно не знаю, но, по-моему, в нашей бригаде всего один танк самолеты подбили. Вот тяжелых самоходок боялись, потому что расстояние прямого выстрела у них было заметно больше, и они нас к себя попросту не подпускали. Даже "тигров" не так боялись, как этих "фердинандов". И фаустпатронов тоже боялись, это штука опасная. В каком-то немецком городке мне засадили однажды метров с тридцати, наверное…»

«Рано утром 17 января меня вызвал на свой командный пункт, расположенный в районе Шталлупенена, генерал Черняховский. Я, конечно, догадывался о цели вызова — настало время вводить в сражение 11-ю гвардейскую армию… После войны из документов 3-й танковой армии я с удовлетворением узнал, что противник в те дни не имел ясного представления о местонахождении нашей армии. Только на четвертый день боев войск первого эшелона фронта ему удалось установить, что она во втором эшелоне. А вот где ее введут в сражение, он не знал и строил разные догадки…»

«Мы изучали военную историю, знаем "о чуде на Висле", "о чуде на Марне" и надеялись на чудо на Дайме, но его не случилось. Оборонительная линия на Дайме была действительно мощная…

Прорвав укрепления на Дайме, русские танки и пехота оказались в нашем тылу. Оставаться на старом рубеже было бессмысленно, и я получил приказ на отвод своей группы к новому рубежу. Отойти решил ночью. Но это был не организованный отход, а паническое бегство. Когда наступил рассвет, я убедился, что растерял почти всех солдат. Они разбрелись по лесам и фольваркам. Указанный нам рубеж уже был занят русскими, и тогда я решил с остатками своей группы податься в населенный пункт, где на карте был обозначен командный пункт нашего полка. Увы, его там не оказалось. И никто не знал, где он.

А на дорогах творилось что-то невообразимое. Войска перемешались, гражданские повозки с беженцами застопорили движение военных машин. Какой-то истеричный полковник приказал нам занять оборону. За ночь окопались, но утром соседний батальон, не предупредив нас, отошел, оголив мой фланг. Я повел своих солдат к Каймену, а там уже были русские…»

«"Понарт", прикрывавший город с южной стороны, имел огневую артиллерийскую связь с другими фортами подобного типа, и вполне возможно, что корректировка велась с этих фортов…

В 18 часов [29 января] поддержанный восемью тяжелыми самоходно-артиллерийскими установками 169-й полк (командир подполковник Ф.Я. Малышев) пошел на штурм форта, сооружения которого уже "обрабатывала" артиллерия. Огонь тяжелых калибров создавал напряженное положение внутри форта. Их снаряды, редко пробивавшие толстые стены зданий, сильно контузили гитлеровцев, засевших в укрытиях, слепили их. Над приземистыми сооружениями форта поднялись столбы дыма и тучи кирпичной пыли. С приближением пехоты к форту огонь крупнокалиберной артиллерии пришлось прекратить. Стреляли только орудия, поставленные на прямую наводку, а вскоре умолкли и они из опасения нанести поражение своим подразделениям.

Много и плодотворно работали саперы. Они подорвали стены рва и засыпали его некоторую часть… После взрывов по образовавшимся перемычкам рва гвардейцы бросились к стенам цитадели. Батальоны майоров Н.И. Яковлева и В.В. Виноградова быстро оказались у стен форта и начали его штурм. В ход шли гранаты, огнеметы. Пулеметчики обстреливали амбразуры. В течение получаса форт был окружен.

Командование крепости попыталось подвезти уже к блокированному форту подкрепления. На шоссе показались десятки автомашин с пехотой. Но командир 167-го полка, отрезавшего форт от города, подполковник П.М. Николаец так расставил силы, что вся автоколонна, возглавляемая танками и бронетранспортерами, попала под сосредоточенный огонь десятков орудий и пулеметов. Ни одна автомашина не смогла развернуться и уйти, все они сгорели. Немногим из немецких солдат удалось спастись.

В результате нескольких взрывов направленного действия часть стен рухнула. Как пригодились наши тренировки ночью! Подразделения полка в темноте, ослепляемые вспышками ракет, действовали уверенно и напористо. После полуночи все верхние огневые точки немцев были подавлены или уничтожены. Гвардейцы ворвались внутрь укрепления и после короткого рукопашного боя взяли его. До 200 пленных, четыре орудия калибра 210 мм и шесть 280 мм, десятки пулеметов были захвачены гвардейцами. В складах форта оказалось много разных боеприпасов и продовольствия. Видимо, гитлеровцы рассчитывали оборонять "Понарт" длительное время…»

«Переправившись через Неман по недавно наведенному саперами мосту, мы въехали в Тильзит. Куда ни глянь — развалины... На уцелевших заборах и стенах домов масса одних и тех же плакатов: красноармеец в буденовке времен гражданской войны, зверски оскалив рот, занес кинжал над молодой немкой, прижимающей к груди ребенка».

«Нам объявили строгий приказ: не трогать гражданское местное население, и также предупредили, что категорически запрещается брать у местных любые продукты и даже воду: все может быть специально заранее отравлено. И тех, кто на этот приказ плевать хотел, но попался начальству, стали расстреливать перед строем подразделения.

У нас был один боец, у которого в оккупацию немцы расстреляли всю семью, так он на одном из хуторов стал насиловать девушку и пристрелил ее отца, пытавшегося помешать насилию. Этот факт как-то "всплыл", и по приговору трибунала этого бойца расстреляли перед полковым строем. Но не все гражданские немцы были "безобидными несчастными овечками" и "жертвами гитлеровского режима".

Вот вам пример. Заходят трое наших бойцов в немецкий дом на хуторе, просят попить у старика.

Он показывает головой, мол, вон, вода в чайнике, пейте. Бойцы ему говорят — сам сначала первым отпей. Немец выпил. Наши после него напились из чайника. Вернулись в строй, и вдруг падают замертво. Отравил их немец, себя не пожалел, а двоих наших отправил на тот свет. Третий боец выжил, он всего пару глотков успел сделать».

«Я помню, в Пруссии, в одном городке, со мной произошел такой случай. Я подъезжаю на своей летучке к какому-то дому, чтобы заправиться водой. У входа в подвал стоит часовой. Из подвала доносятся какие-то голоса. Я у часового спрашиваю: "Кто там такие?" — "Да фрицы. Не успели сбежать. Семьи там. Бабы, мужики, дети. Мы их всех сюда заперли". — "Для чего они тут содержатся?" — "А кто знает, кто они такие, разбредутся, потом ищи. Хочешь, пойди посмотри".

Я спускаюсь в подвал. Сначала темно, ничего не вижу. Когда глаза немного привыкли, увидел, что в огромном помещении сидят эти немцы, гул идет, детишки плачут. Увидев меня, все затихли и с ужасом смотрят — пришел большевистский зверь, сейчас он будет насиловать, стрелять, убивать.

Я чувствую, что обстановка напряженная, обращаясь к ним по-немецки, сказал пару фраз. Как они обрадовались! Потянулись ко мне, часы какие-то протягивают, подарки. Думаю: несчастные люди, до чего вы себя довели. Гордая немецкая нация, которая говорила о своем превосходстве, а тут вдруг такое раболепство. Появилось смешанное чувство жалости и неприязни».

«Когда в Восточную Пруссию зашли, то нам приказом запретили что-либо есть в немецких селах, мол, все продукты специально заранее отравлены. Но заходим в дом, а там висят "частоколом" копченые колбасы, как удержаться и не попробовать? Рядом свинарник, схватили трех свиней, пометили их крестом, и стали кормить их колбасой, "на пробу", час-другой подождали, все свиньи еще живы, тут и мы принялись колбасу "употреблять" да набирать про запас».

«Утром 18 февраля генерал армии Черняховский вызвал меня к телефону, поздравил с успехом, ознакомился с обстановкой и спросил, не отстают ли командиры дивизий и корпусов от боевых порядков и где находится штаб армии. Ответив на его вопросы, я добавил: "Только что вернулся от Урбановича, он находится от противника в полутора километрах. Немцы ведут систематический артобстрел, я от Урбановича с трудом выбрался. Остальные в таком же положении". "Часа через два буду у вас", — сказал Черняховский. Учитывая, что он ехал с востока по шоссе, я предупредил его, что шоссе здесь просматривается противником, обстреливается артогнем, но Черняховский не стал слушать и положил трубку…

Я знал, что в трех километрах находится штаб 41-го корпуса и там же медсанбат. Через пять минут генерала осматривали врачи. Он был еще жив и, когда приходил в себя, повторял: "Умираю, умираю". Рана осколком в грудь была смертельной. Вскоре он скончался. Никто из сопровождавших его не был ранен, не была повреждена и машина».

«Как мы ни торопились с нанесением контрудара, фашистские дивизии, наступавшие из Кёнигсберга и с полуострова навстречу друг другу, успели соединиться и сразу же создали фронтом на северо-восток барьер из танков. Поэтому удар 54-го стрелкового корпуса натолкнулся на прочную оборону, опиравшуюся на эту стальную стену. И фашистам удалось сохранить связь между обеими группировками войск по суше.

В ночь да 22 февраля мы получили директиву Ставки, согласно которой 1-й Прибалтийский фронт упразднялся, а его армии, получившие наименование Земландской группы войск, включались в состав 3-го Белорусского фронта. Я был назначен командующим этой группой войск и одновременно заместителем командующего войсками 3-го Белорусского фронта».

«Ядром Хайльсбергского укрепленного района являлась созданная в 1932–1936 годах старая Хайльсбергская укрепленная оборонительная полоса, оборонительные сооружения и командные пункты которой были построены из бетона и железобетона. В их числе имелись ДОТ для станковых и ручных пулеметов, артиллерийские наблюдательные пункты, убежища. На отдельных участках количество ДОТ на 1 км фронта достигло 15–16. Кое-где немцы подготовили и запруды (например, на реке Пассарге). Для усиления оборонительной системы крупные населенные пункты, имевшие гарнизоны, были превращены в опорные пункты. В каждом из них имелся комендант, который обязан был привести пункт в состояние полной обороноспособности и удерживать его силами гарнизона…

ДОТ располагались группами по 3–4 на расстоянии 1 км между группами. Все группы соединялись между собой траншеями, а ДОТ — ходами сообщения, в которых имелись открытые пулеметные площадки и ячейки для автоматчиков. Каждый ДОТ имел одну (реже две) амбразуры для ведений огня из станкового пулемета. Некоторые ДОТ маскировались сараями, построенными над ними, другие — кустарником, травой. Стены ДОТ были железобетонные, толщиной 1–1,6 м, углубленные в землю до 1.5 м.

Перед ДОТ и между ними имелись 2–3 линии траншей полного профиля с густой сетью ходов сообщения. На отдельных участках между 1 и 2 траншеями были отрыты щели и отдельные стрелковые ячейки для стрельбы стоя. От траншей вперед были отрыты "усы" (ответвления) с пулеметными площадками на концах.

Кроме этого, имелись и противотанковые рвы, шириной до 4 и глубиной до 2 метров. Перед рвом — деревянные надолбы в 3–4 ряда и контр-эскарпы, а перед траншеями — проволочный забор на металлических кольях. Дороги и подступы к населенным пунктам прикрывались минными полями».

«Решение командования 3-го Белорусского фронта заключалось в концентрическом наступлении на прижатую к морю немецкую группировку с тем, чтобы расколоть ее на части и уничтожить. Плохая погода ограничивала применение артиллерии, снижала результаты ее огня и почти исключала использование авиации. Но наши войска, преодолевая ожесточенное сопротивление врага, постепенно продвигались вперед и отжимали его к морю.

Наконец, погода несколько улучшилась, и наша авиация обрушила свои удары на врага. К 19 марта в распоряжении немцев оставалась небольшая прибрежная полоса размерами 25 км по фронту и 7–10 км в глубину. В последующие дни сопротивление остатков немецких войск здесь было окончательно сломлено; наши войска вышли на побережье».

«18 марта утром вступили в бой в районе Фришгафта (Фришес-Хафф, ныне Калининградский залив), дошли до берега моря. Бой длился целый день, к концу которого наш 3 батальон первым дошел до залива Фришгафт.

Из моей роты живыми остались только я и командир роты капитан Егоров. Капитан Егоров набрал в свою фляжку морской воды из залива и отправил ее командиру полка майору как доказательство выполнения поставленной задачи. Немецкая группировка в этом районе была уничтожена полностью».

«Для уничтожения мелких групп пехоты противника, оборонявшихся в укреплениях или строениях, наши стрелковые подразделения действовали тоже мелкими группами. Обтекая с фланга, окружая и блокируя строение, они оставляли с фронта нескольких автоматчиков, которые продолжали держать окруженную группу противника под огнем до подхода резервов. Тем временем основные подразделения продолжали безостановочное движение вперед.

Если противник оказывал сильное сопротивление с фронта, наша пехота после короткого артиллерийского налета в составе батальона или полка быстро преодолевала простреливаемое пространство, а затем, разбившись на мелкие группы, просачивалась в глубину боевых порядков врага и этим нарушала организованную оборону. Действуя гранатами и автоматическим оружием, она создавала панику среди немцев, выбивала их из укреплений, а затем уничтожала или захватывала в плен.

Еще больший успех имели такие группы, которые поддерживались артиллерией (орудиями сопровождения), минометами или самоходными орудиями.
Штурмовая группа Н-ского гвардейского стрелкового полка под командованием гвардии капитана Носова имела в своем составе 3 офицеров, 3 сержанта и 10 рядовых. Ее вооружение состояло из восьми винтовок, пяти автоматов, одного ручного пулемета, двух станковых и одного 45-мм орудия. Группа поддерживалась одним 76-мм орудием, четырьмя 82-мм минометами, двумя самоходными установками (76-мм). Группа имела задачу — уничтожить огневые точки противника, находившиеся в двух домах.

С наступлением темноты штурмовая группа скрытно подобралась к домам. Артиллерия огня не вела, но была в полной готовности оказать поддержку. Часть группы, действовавшую с фронта, противник обнаружил в непосредственной близости от дома и открыл по ней огонь. По вспышкам выстрелов противника в свою очередь открыла огонь 45-мм пушка. После нескольких выстрелов противник замолчал. В это время вторая часть группы, которая действовала с фланга, ворвалась в дома, забросала помещения гранатами, полностью уничтожила находившихся там немцев и захватила один станковый пулемет.

Иногда для достижения успеха нашим войскам приходилось применять хитрость. В этом отношении интересен пример находчивости и героизма, проявленных гвардии капитаном Боровченко и гвардии капитаном Солощенко. Воспользовавшись трофейными тракторами, взятыми у противника в предыдущих боях, капитан Боровченко при участии дивизионного инженера манора Плеханова обшил эти трактора фанерой под вид танков, сделал площадки с бревенчатым настилом, на которых установил 45-мм пушки.

При атаке населенного пункта Лугам, превращенного противником в сильный узел сопротивления, капитан Боровченко посадил на свои "танки" роту автоматчиков и во главе с командиром роты капитаном Солощенко бросил их на штурм населенного пункта Лугам. Противник, не ожидая танкового нападения и приняв макеты за действительные танки нового типа, в панике бежал, оставив на поле боя 40 трупов, 3 исправных орудия, 8 пулеметов и 35 винтовок. Наши подразделения потерь почти не имели».

«Войска 3-го Белорусского фронта 29 марта завершили ликвидацию окруженной восточно-прусской группы немецких войск юго-западнее Кёнигсберга.

За время боев с 13 по 29 марта немцы потеряли свыше 50 000 пленными и 80 000 убитыми, при этом войска фронта захватили следующие трофеи: самолетов — 128, танков и самоходных орудий — 605, полевых орудий — свыше 3 500, минометов — 1 440, пулеметов — 6 447, бронетранспортеров — 586, радиостанций — 247, автомашин — 35 060, тракторов и тягачей — 474, паровозов — 232, железнодорожных вагонов — 7 673, складов с боеприпасами, вооружением, продовольствием и другим военным имуществом — 313».

«А там началось! Открыли огонь орудия всех четырех армий, четыре артиллерийские дивизии прорыва, имевшие по 350 стволов каждая, две дивизии гвардейских минометов и другие артиллерийские части.

С утра 3 апреля начали бить орудия большой и особой мощности. За три дня по фортам предполагалось выпустить 250–300 снарядов в расчете, что какое-то количество из них попадет в одно и то же место. Только тогда боевое покрытие не выдержит...

3 апреля над Кёнигсбергом повисла наша авиация. Летчики тоже громили форты и дзоты. Город исчез в море огня и дыма.

К вечеру 5 апреля грохот утих. Стреляли только отдельные батареи полевых гаубиц. С абсолютной уверенностью в бойцах и офицерах я доложил командиру дивизии, что полк к штурму готов».

«Около тридцати дивизий и два воздушных флота в течение нескольких дней беспрерывно засыпали крепость снарядами из орудий всех калибров и "сталинских органов" ("Катюша" — прим. ред.). Волна за волной появлялись бомбардировщики противника...

Наша крепостная артиллерия, слабая и бедная снарядами, не могла ничего противопоставить этому огню, и ни один немецкий истребитель не показывался в небе. Зенитные батареи были бессильны против тучи вражеских самолетов».

«С раннего утра 7 апреля неприятель продолжал вести наступление всеми средствами. Наши войска, державшие оборону к юго-западу, югу и юго-востоку от Понарта, а также в Розенау, недолго могли противостоять врагу, превосходившему нас по силе.

Вечером русские подошли уже к основным позициям самого города. Сначала их танковая группа сумела прорваться южнее Понарта и продвинуться до района Мокрый Сад. Наступая отсюда во фланг, неприятель очистил Понарт от немецких войск… Противнику, наступавшему с юго-востока, в течение дня удалось приблизиться к Фридландским воротам».

«8 апреля произошел и один курьезный случай. Пленных надо было немедленно вывести из зоны огня, а в штурмовых отрядах каждый человек был на счету. Комбат — старший лфейтенант Пашков — смог выделить для этой цели только двух автоматчиков. Построили они пленных, повели. Из дома, что неподалеку, ударил по колонне фашистский пулемет — пленные кинулись в развалины, залегли. Пришлось автоматчикам снова их собирать.

Обстрелы повторялись несколько раз. Наши бойцы опасались, что пленные разбегутся. Но чем ближе подходила колонна к тылу полка, тем длиннее становилась. В начале пути было человек 200, теперь их оказалось более 500. По дороге к колонне то и дело присоединялись группы солдат, которые прятались в подвалах и дворах Крауз-аллее. В тот день сдача немцев в плен стала массовой по всей полосе нашей армии».

«А.М. Василевский отдал приказ сбросить с самолетов листовки с обращением к солдатам и офицерам вражеского гарнизона. В обращении противнику предлагалось во избежание ненужного кровопролития и бессмысленной гибели сложить оружие и сдаться в плен. Однако комендант крепости генерал Ляш не ответил на это гуманное предложение».

«Теперь страх охватил и заместителя гауляйтера с его приспешниками.

Наконец до них дошло, что Кёнигсберг потерян. Они явились на мой командный пункт и отсюда просили гауляйтера по телефону разрешить им прорваться изнутри крепости, получив для этого необходимые военные силы. Они мотивировали свою просьбу тем, что это позволит вывести из города также и основную массу населения.

Гауляйтер добился от армии соответствующего приказа, но запретил гарнизону покидать крепость». кровопролития и бессмысленной гибели сложить оружие и сдаться в плен. Однако комендант крепости генерал Ляш не ответил на это гуманное предложение».

«В этот же час на участке 11-й гвардейской дивизии появились немецкие парламентеры с белым флагом, посланные комендантом крепости. Командарм К.Н. Галицкий направил в штаб вражеского гарнизона подполковника П.Г. Яновского, капитанов А.Е. Федоренко и В.М. Шпитальника с упомянутым выше обращением маршала А.М. Василевского и предложением о немедленной и безоговорочной капитуляции».

«Позже мне удалось встретиться с подполковником П.Г. Яновским, который довольно подробно рассказал о переговорах с немецким командованием.

Когда наши парламентеры прибыли в расположение вражеской обороны, им завязали глаза и отвели в штаб генерала Ляша. Осторожность, проявленная гитлеровцами, была излишней. Мы знали, что бетонированный бункер расположен на территории университетского дворика.

Советских офицеров представили начальнику штаба, который заявил, что генерал Ляш отдыхает и сейчас не может принять парламентеров. Однако подполковник П.Г. Яновский потребовал немедленной встречи. Начальник штаба скрылся за массивной дверью и тут же возвратился с генералом Ляшем. Не вызывало сомнений, что разговор о мнимом отдыхе был лишь попыткой протянуть время.

Подполковник П.Г. Яновский вручил текст ультиматума. Генерал Ляш внимательно прочитал его, вздохнул и начал читать снова. Наконец он сказал:
— Мы вынуждены принять условия капитуляции. Мной будет отдан приказ войскам о прекращении сопротивления».

«Между прочим, когда ко мне пришли русские парламентеры, небезызвестный партийный чиновник Фидлер, начальник одного из отделов в управлении гауляйтера, пытался проникнуть в бункер и перестрелять парламентеров, но успеха, конечно, не имел. По окончании переговоров русские вышли вместе с нами из командного пункта. К тому времени на Парадную площадь уже прибыла русская рота».

«Яновский рассказывал, что в штабе Ляша царил хаос. Офицеры штаба с тревогой спрашивали советского парламентера, почему он прибыл без танков, которые, по их мнению, могли спасти их от разъяренных решением о капитуляции эсэсовцев».

«Танки с открытыми люками, танкисты без шлемов, обнимающиеся девушки-регулировщицы, команда саперов с миноискателями, бредущие, опустив головы, пленные, пожилой немец без шапки, что-то объясняющий двум полковникам, заколоченные досками витрины магазинов и звуки гармошки... Круговорот обозов и батальонных колонн... Капитуляция!»

«Бои носили исключительно упорный и ожесточенный характер. Обилие опорных пунктов, развитая сеть траншей между ними позволяли гитлеровцам упорно оборонять каждый клочок земли. Но главное, пожалуй, было даже не в этом. Им было некуда отступать. Отчаяние рождало невиданное упорство».

«Официально в крепости Пиллау числилось четыре форта, но система городских укреплений настолько тесно переплеталась с крепостными, что подчас было трудно определить, где начинаются границы фортов.

Иные крупные городские строения были так приспособлены к обороне, что фактически их тоже можно было считать фортами. Из нижнего этажа стреляли противотанковые орудия и фаустпатроны, из окон верхних этажей — десятки пулеметов. Ну чем это не форт, хотя на плане изображено обычное каменное здание.

Наличие боеприпасов и трехмесячный запас продовольствия в городе и крепости позволяли вести длительную оборону».

«Противник вел артиллерийский и минометный огонь. Свои "концерты" не прекращали и "сталинские органы". На низкой высоте над городом целый день летали штурмовики…

Мое укрытие получило несколько прямых попаданий и большей частью обвалилось. Но город еще держался. Батарея на Северном молу вела огонь по продвигавшимся вдоль пляжа танкам и пехоте противника».

«Для нашего полка бои за Пиллау оказались более тяжелыми, чем штурм Кёнигсберга. Среди оборонявшихся в Пиллау было много "власовцев" и моряков, и этим объяснялось упорное сопротивление немцев…

В этот день и я чуть не погиб. Мы ворвались в порт Пиллау и стали вместе с пехотой прочесывать город. В здании госпиталя под одеялами прятались, изображая раненых, "власовцы", но им повезло, с нами был парторг дивизиона капитан Опанасюк, который не допустил самосуда и вызвал конвой для пленных изменников Родине...»

«В крепости три въезда и над каждыми железными воротами до десятка амбразур. Да и сами-то ворота уже фактически перестали ими быть, поскольку за ними сложены баррикады из бетонных блоков или кирпича. Гарнизон крепости насчитывал до тысячи человек.

В 14 часов 26 апреля мы предъявили гарнизону крепости ультиматум о немедленной капитуляции. Отвечали не сразу, видимо, сносились с Берлином, а там точка зрения общеизвестна — драться до конца. Ответили отказом. И снова начался штурм.

В разгар боя позвонил маршал А.М. Василевский и сказал, что сегодня в 23 часа Москва готовится дать салют в честь гвардейцев, овладевших важным опорным пунктом — городом и крепостью Пиллау. К этому времени крепость должна быть взята. Крепость будет взята — доложил Военный совет армии.

Тяжелые танки и самоходные орудия огнем прямой наводкой разбили ворота и каменные заграждения. Сотни гвардейцев, завалив ров фашинами, досками и разным подручным материалом, прорвались к 5-метровым стенам, проникли в проломы, взобрались на стену по приставным лестницам. Начался ближний бой с применением гранат, огнеметов и толовых шашек.

Положение противника становилось безнадежным. В ожесточенных боях уничтожался гарнизон крепости, а крепостные сооружения превращались в груды камня и искореженного металла. Немцам осталось одно — поднять белый флаг.
Артиллерийский огонь постепенно прекращался. Лишь кое-где потрескивали еще отдельные пулеметные очереди, а вскоре и эти последние признаки боя за крепость Пиллау замолкли».

«Бои на косе развернулись чрезвычайно упорные. Нашим десантникам приходилось сражаться в очень сложных условиях: то они брали пленных численностью больше своих сил, то сами вместе с пленными оказывались в окружении, то создавались по фронту их действий сложные наслоения, где были перемешаны свои войска и войска противника».

«Наши катера быстрым ходом подошли к берегу, я соскочил на берег первым. Захватил диски с пулемета и бросился в воду. За мной выскочил первый номер и второй, один из нашей команды утонул при высадке…

При высадке нас встретили огнем. Было еще темно. Когда собрались все пулеметчики, я сдал им диски и пошел к командиру. Наша задача была перерезать косу и занять оборону. Немцы спали в блиндажах. Надо было немцев, находящихся на косе, отрезать от немцев, находящихся в Пиллау.

Задачу батальоны выполнили. Оборону мы заняли. На рассвете было собрано около 2000 пленных. Нас было около 500 человек, не больше. Утром часов в 8 немцы убили командира 1 взвода младшего лейтенанта Оболенского, я принял командование взводом.

Началась битва. Когда вышли патроны и боеприпасы, мы взяли автоматы в руки и начали действовать в ручном бою гранатами, автоматами. При третьей атаке мы вынуждены были отойти назад, где заняли оборону. С нами был подполковник Морозов. В это время (это было около 12 часов дня) подъехал катер с морской пехотой и высадились с залива Фришгафт. Пехота сгрузилась на берег, их было около 200 человек. В это время тяжело ранило подполковника Морозова. Я принял командование батальоном, и отбили последнюю атаку, где взяли в плен 128 немцев.

Приход морской пехоты остановил наступательные действия пленных немцев, они снова сложили оружие и сдались в плен… Погибло больше половины десантников. От нашего батальона осталось не больше 50 человек, даже меньше, та же картина была в остальных батальонах».