Заявления о глобальных изменениях в международных отношениях за последние годы стали общим местом. Однако в чём именно состоят эти сдвиги? Каким образом один из ключевых «разломов» проходит сегодня через этическую составляющую международных отношений? И почему переоценка «российской угрозы» может обернуться серьёзными проблемами для Европы и для мирового порядка в целом? Об этом и многом другом шла речь 23 декабря в Москве в рамках организованной аналитическим порталом RuBaltic.Ru совместно с Российским советом по международным делам (РСМД) лекции кандидата политических наук, программного директора и члена РСМД, доцента МГИМО МИД России Ивана ТИМОФЕЕВА «Тектонические сдвиги глобального порядка: будущее России в новом мире»:
Появление заборов, всевозможных колючих проволок и границ и демаркация всего чего только возможно, отгораживание – это один из трендов, с которыми мы будем жить ещё долго. Пока разрушение заборов ценностью не стало и в обозримой перспективе ценностью не станет. Это нужно держать в голове во время нашего разговора.
Вы знаете, у нас амбициозная такая сегодня тема – «Тектонические сдвиги глобального порядка», и я сразу себе представляю Генри Киссинджера, Збигнева Бжезинского и других ветеранов холодной войны, которые сидят в тиши мраморных кабинетов, рассуждают о мировом порядке и вершат судьбы мира. Мы попробуем рассуждать ближе к реальности и подойти к проблеме не столь пафосно, как это делают корифеи и классики нашей науки.
Если мы рассуждаем о мировом порядке, то нам нужно определиться, что мы имеем в виду под мировым порядком. Потому что мы слышим это с телеэкранов и читаем в книгах: «новый мировой порядок», «старый мировой порядок», «разрушение мирового порядка», «сдвиги: тектонические, не тектонические». Всю свою карьеру я слышу, что происходят тектонические сдвиги мирового порядка. Каждый год. Открываешь какую-нибудь книжку: «Мировой порядок переживает тектонические сдвиги». Или: «Холодная война закончилась, биполярный мировой порядок рухнул, но новая система международных отношений ещё только формируется». И вокруг этого люди пишут монографии, защищают диссертации и т. д.
В своё время Карл Поппер предложил такое понятие, как фальсификация. Есть верификация, когда мы подтверждаем гипотезу: у нас есть какое-то предположение и мы ищем доказательства. А есть понятие фальсификации, когда мы опровергаем гипотезу. Так вот если гипотезу нельзя фальсифицировать, она не является научной. То, что мировой порядок меняется, – это нефальсифицируемая гипотеза. Да, он действительно постоянно переживает различные изменения, это живая, динамичная система, которая постоянно находится в движении. Поэтому нам здесь нужно уточнить и понятие, и то, что мы имеем в виду, чтобы наш разговор был фальсифицируемым, т. е. чтобы его можно было оспорить. В противном случае, если меня нельзя оспорить, я превращаюсь в проповедника, в пропагандиста, а не в эксперта или учёного.
Переходя к определениям, мы можем начать с избитого клише, что единого определения не существует, есть разные подходы. Любой среднестатистический учебник об этом вам поведает. И я бы предложил такой ход сделать: порассуждать о мировом порядке и о системе международных отношений с точки зрения антонима, ведь структура нашего мышления бинарна, как учили нас Клод Леви-Стросс и его ученики. А какое понятие является оппозицией? Я думаю, что лучше использовать понятие «анархия», оно гораздо более теоретически фундировано.
Понятие анархии является центральным для политической теории и для мистификации и легитимации большого числа политических теорий, где политическая теория – это прежде всего нормативная политическая теория, которая предписывает политический порядок, политическую систему или определённую логику политического процесса.
В этом смысле политическая теория – это рационализированная идеология. Таким образом, мы имеем консервативную теорию, либеральную, социалистическую и т. п. И уже во вторую очередь политическая теория – это обобщение каких-либо эмпирических материалов, данных.
Если говорить о международных отношениях, известно допущение, что они являются анархичными. Почему они являются анархичными? В чём суть анархии? Вспоминаем здесь Томаса Гоббса, войну всех против всех. Человеческая природа двойственна. Можем углубиться в концепцию Августина Блаженного о человеке: тот считал, что место человека между ангелом и животным, т. е. человек имеет начало божественное и начало животное, которое постоянно даёт о себе знать. Если переводить теорию мыслителя в современные реалии и на современный язык, то она подразумевает, что ты никогда не можешь быть уверен в том, что твой сосед или твой ближний не причинит тебе вреда по умыслу или не по умыслу. В этом смысле изначально «естественное состояние», базовое понятие политической философии, – это война всех против всех, когда каждый из нас вынужден держать камушек или кольт за пазухой и обеспечивать свою безопасность.
Теория государства как таковая во многом строилась, если мы посмотрим на её развитие, вокруг объяснения того, зачем нужно государство, зачем нужен суверенитет. И объяснение было таким: государство – это результат общественного договора, некой абстракции, когда мы договариваемся, что делегируем наш суверенитет, наше право на собственную защиту некоему суверену, арбитру, который имеет монополию на власть и решает вопрос войны всех против всех. То есть вы можете быть с божественным началом, но приходит дядя, по закону вас преследует или охраняет вас. Соответственно, анархия в гражданском обществе лишается государственности, т. е. государство – это лекарство от анархии.
Возникает вопрос, какое это имеет отношение к международным отношениям? Самое прямое. В международных отношениях государство мы можем уподобить хорошо вооружённому джентльмену.
Сегодня две сотни государств, которые обладают суверенными правами; у них есть вооружённые силы, они более или менее самостоятельные, и каждое из них может причинить вред другому. То есть это те самые индивиды, только коллективные, с оружием, с потенциалами и т. д. Ситуация анархии транслируется на международные отношения. Но решить проблему анархии в международных отношениях невозможно, потому что трудно сформировать государство, которое будет стоять над государством. Поскольку мировой суверен невозможен, невозможно излечить проблему анархии. Но тем не менее подходы к тому, как приручить анархию, как её обуздать или снизить в международных отношениях, задавали тон теории международных отношений в течение довольно-таки длительного времени. И вот сегодня канонические теории международных отношений, которые мы знаем, очень сложно понять, и авторы, которые сейчас пишут современные теории, не всегда понимают политико-философские корни того, что сделало их теорию возможной. А эти политико-философские корни и есть понятие мирового порядка как средства укрощения анархии.
Мировой порядок и международные отношения – это средство укрощения анархии, которое работает в течение определённого периода времени.
Питирим Сорокин (1889-1968) – русский, американский социолог и культуролог
Вспомним великого социолога Питирима Сорокина, который со своими коллегами посчитал количество войн и временные периоды между ними, сопоставил это количество с периодами благоденствия, с политическими режимами и конкретными материальными условиями и сделал вывод: независимо от входящих параметров количество войн и их периодичность остаются неизменными. То есть мы обречены на постоянное повторение конфликтов и появление анархии.
Ещё одной проблемой международных отношений является дилемма безопасности. Данное понятие было предложено после Второй мировой войны американцем немецкого происхождения Дж. Херцем. Дилемма безопасности подразумевает, что государство делает выбор между двух альтернатив (либо мир, либо война), выбор между этими крайними точками. И этот выбор осуществляется в ситуации неопределённости, то есть лидеры государств находятся в положении, когда они:
· не знают о потенциалах своих соседей или контрагентов, какой бы совершенной ни была разведывательная служба;
· не обладают всей полнотой знаний о намерениях противоположной стороны.
В России есть такая фобия – мы боимся внезапного нападения. Я пытаюсь объяснить нашим западным коллегам психологическую основу такой нашей нервной реакции при происходящих изменениях потенциалов у наших границ, даже если они с виду безобидные. Потери в 30 миллионов человек наложили на нас особый отпечаток. Эта психологическая травма, шрам, заставляет нас по-своему интерпретировать происходящее – мы готовимся к худшему.
Американская система ПРО
Нас могут уверять, что намерения одни, а на самом деле намерения другие. Известна ситуация с американской противоракетной обороной, которая тянется с 2002 года, когда США выходили из договора по ПРО. Тогда американцы уверяли, что разработка систем ПРО направлена не на Россию, а на страны-изгои. Однако российские генералы высказали опасения, что если даже американские ПРО не направлены на нашу страну, то западные системы противоракетной обороны нарушают стратегическую стабильность, которая базируется на большем или меньшем ядерном паритете или на гарантированном его уничтожении. И здесь мы помним, что тот, кто нападает первым, умирает вторым. После украинского кризиса стали появляться не нормативные документы, но – на уровне риторики отдельных лидеров – заявления по вопросу использования ядерного оружия для «сдерживания России». В свою очередь американские власти воздерживаются или держатся весьма осторожно в официальных заявлениях.
Собственно, дилемма безопасности и порождает спираль страха, когда мы, не зная о намерениях друг друга и реагируя на тот или иной повод, пытаемся создать потенциал, который будет теоретически нейтрализовать потенциал другой страны или альянса.
Таким образом начинается спираль страха или гонка вооружения, проблемой которой является тот факт, что ресурсы конечны. В гонке вооружения государства преодолевают незаметно для себя такой рубеж, после которого нельзя отмотать её назад. Пример простой: у вас есть оборонный бюджет, вы тратите его на оборону и увлекаетесь процессом под эгидой национальной безопасности, национального интереса, однако в определённый момент экономика перестаёт быть прибыльной, и вы её делаете ущербной, она теряет источники роста, но так как многие социальные процессы происходят с запаздыванием, вы не сразу понимаете, что произошло. Это как с болезнью: заразились, но у вас ещё есть инкубационный период. Вы продолжаете укреплять свою оборону, и тут срабатывает модель задержки: вы отмотать не можете, а двигаться вперёд не позволяют ограниченные ресурсы. Здесь самый хороший вариант – это война с использованием потенциала. С точки зрения легитимности политической элиты это хороший вариант, так как он позволяет объясниться, зачем всё это было, сохранив свою власть. Это циничное суждение – универсальная логика как для демократии, так и для автократии.
Итак, у нас есть:
· анархия;
· дилемма безопасности;
· риск кровавых разборок между крупными игроками;
· «джентльмены» с ядерным и высокоточным оружием, мобилизованным населением, с «вежливыми людьми», с «невежливыми людьми», со специально подготовленными кадрами.
Что делать?
Анархия будет существовать до тех пор, пока есть множество государств и они имеют собственный суверенитет. Но существуют средства погасить анархию. Каждый большой конфликт, каждая крупная война производили столь глубокое впечатление на своих современников, что, хотя и влекли за собой массовые жертвы, бессмысленные и нерациональные разрушения, но после них возникали стабильные или достаточно стабильные системы международных отношений.
Мы на мировой порядок как на средство против анархии можем посмотреть с нескольких сторон, и каждая из этих ипостасей будет соответствовать одной из ключевых теорий международных отношений. Мы можем посмотреть со стороны потенциалов, баланса сил, когда из-за определённых обстоятельств у нас возникает такая конфигурация в балансе сил, которая делает либо невозможной, либо крайне дорогостоящей войну коалиций или войну одного государства против других.
Среди конфигураций баланса сил выделяют гегемонизм: есть один гегемон, против которого никто больше пойти не может, и само наличие этого гегемона решает вопрос анархии. Анархия возникает тогда, когда гегемон затихает и появляется essential power, то есть появляются претенденты на звание гегемона, которые бросают вызов, что и приводит к войне.
В настоящий момент много спекулируют по поводу многополярного мира, говоря, что он является частью нашей внешнеполитической доктрины. Мы привержены многополярному миру – что понимается под этим? Мы против гегемонизма, мы ушли от биполярной системы, мы за многополярный мир, за многополярный мировой порядок, в котором сосуществуют центры силы. В теории этот порядок более демократичен, на самом деле он плюралистичен, так как демократия подразумевает собой какую-либо процедуру. Потенциала у анархии гораздо больше: чем выше число игроков, тем сложнее контролировать дилемму безопасности, тем разнообразнее могут быть конфигурации соотношений потенциалов, тем хуже эта система управляется. Существует асимметричный баланс сил – когда у одной из сторон больше потенциала, но война с другой, менее вооружённой стороной не выгодна, так как повлечёт крупные потери для первой. У России сейчас ядерный потенциал такой, что при его использовании никому мало не покажется. Таким образом, современные учёные, говоря о мировом порядке и анализируя его, подразумевают баланс сил и решимость применять эту силу.
При этом мировой порядок можно рассматривать как систему правил. Это либеральная логика, откуда основная либеральная теория черпает свои идеи. Основа либеральной теории – человек и его разум. Сермяжная правда либерализма: рациональность человека способна преобразовывать мир в лучшую сторону. Таким образом, возможен конец истории, когда будет достигнут апогей рациональности и выстроена система, где человек максимально сделал жизнь комфортной, мирной и т. д. Либералы, естественно, считают войну иррациональной. И если это иррационально, то торжеством разума будет победить эту иррациональность и взять её под контроль. Соответственно, либералы видят здесь несколько путей для рационализации международных отношений: хотим меньше войны, значит, нужно больше рациональности.
Самой рациональной сферой либералы считают экономику. Таким образом, чем прочнее экономические связи между государствами, тем больше будет порядка и меньше анархии. В результате чего получаем экономическую взаимозависимость.
Самой рациональной сферой либералы считают экономику
Вторая посылка – если мы можем взять анархию под контроль государством, более того, демократическим государством (у сторонников либерального направления во главе угла стоят человеческие ценности и сам человек), то и война берётся под контроль, поскольку среднестатистический человек не заинтересован в войне, и если у граждан действительно есть власть, то они не позволят превратить международные отношения в спорт для отдельно взятых политических лидеров, которые, устраивая войны, реализуют собственные амбиции. Что является весьма спорным утверждением: XX век показал нам именно массовую мобилизацию населения на войну. То есть людей можно легко мобилизовать на войну, обойдя их теоретическую рациональность.
И третье – это общие правила игры, общие институты, когда мы общими нормами приводим государства к общему знаменателю и им выгоднее решать свои споры через арбитраж, через международное право, чем с использованием силы. Но скептики скажут, что правила всегда делаются под сильных игроков, что и демократия, и автократия на международной арене ведут себя одинаково: они руководствуются своими интересами и могут эксплуатировать иррациональность масс.
Возможно посмотреть на мировой порядок с этической точки зрения. Так, мы можем посчитать имеющийся баланс сил математически, рассчитать значения потенциалов, военные расходы, количество вооружений и техники, боевой опыт, размер экономики, уровень психологического развития, человеческие ресурсы и их подготовленность и т. д. И если построить карту баланса соотношения сил, то можно выявить, что из 200 государств 180 будут являться карликовыми и лишь около двух десятков будут глобальными региональными державами, ответственными и хорошо вооружёнными «джентльменами». А может, и не ответственными, но способными влиять на что-то в региональном или глобальном масштабе.
Этическая составляющая международных отношений – это наличие не только юридических, но и тех или иных моральных норм. В Европе постепенно укреплялось положение о нерушимости границ не столько юридически, сколько этически, то есть переход этих границ считался скорее этическим нарушением, а не правовым. В международных отношениях существует ряд формальных и неформальных правил, нарушение которых либо свидетельствует о больших проблемах, либо очень остро воспринимается.
Итак, любой тектонический сдвиг провоцируется либо сопровождается серьёзными этическими изменениями.
Стоит отметить, что российские и западные этические нормы ничем практически не отличаются; привычки наших обществ в той или иной степени одинаковы: одинаково женимся, одинаково разводимся. Говорят, что в Европе процветает гомосексуализм, однако если посмотреть на статистику, мы обнаружим одинаковые тенденции. Рождаемость у нас даже хуже. В своём фундаменте Россия и Запад не являются экзистенциальными угрозами друг для друга. У русских нет экзистенциальной потребности избавиться от Запада. Однако если рассматривать исламистский радикализм (который ничего общего с исламом не имеет), то это угроза экзистенциальная, так как апелляция идёт к системе ценностей, к вере, к чувствам. Среди террористов ИГИЛ (террористической организации, запрещённой на территории РФ – прим. RuBaltic.Ru) немало европейцев, на которых воздействовали этически, которые готовы жертвовать собой и убивать своих сограждан ради достижения навязанных этических целей.
Говоря о мировом порядке, мы часто опускаем понятия этики, добра и зла, обосновывая это их иррациональностью, мы привыкли руководствоваться в международных отношениях другой статистикой: у кого больше ракет или денег, тот и прав. Однако нищий с поясом шахида может взорваться в людном месте, и вот вам баланс сил.
Один из ключевых сдвигов – это нарушение порядка в этическом смысле этого слова.
То есть зло выходит за рамки хищничества. Здесь зло укореняется в этической норме, что является проблемой на многие годы. Одними из первых столкнулись с терроризмом США, проблема с терроризмом решалась возмездием: после 11 сентября был совершён удар по террористическим группировкам. Реванш – это правильная и естественная реакция вооружённых сил любой страны в вопросе терроризма против граждан. Однако корнем проблемы это не является, ведь этическое можно решить только этическим.
Существующая у нас сейчас этическая система пока не имеет иммунитета против экзистенциального зла, радикализма. Она пока этот иммунитет не выработала, она к ним очень и очень уязвима: она пытается бороться с ними этими рациональными, просвещенческими способами (уничтожить, демократию построить и т. п.), но фанатиков невозможно купить, в этом проблема. И здесь накладывается другой, социально-демографический фактор. Многие у нас любят критиковать понятие пассионарности Л. Н. Гумилёва (я сам к нему критически отношусь), но если подойти к нему только с точки зрения структурной демографии, то следует признать наличие «бугра», то есть большого количества молодого и образованного населения, у которого нет доступа к достаточному количеству рабочих мест и у которого есть запрос на справедливость. Однако светские политические системы неспособны эти запросы на справедливость удовлетворить, и тогда эти запросы удовлетворяют другие люди, с которыми мы будем вынуждены иметь дело.
Говоря о сдвигах, институционально закрепилось то, что произошло в 2014 году. Этот сдвиг произошёл в сторону большей определённости, мы по сравнению с 2014 годом лучше понимаем, что происходит. В 2014 году было непонятно, что будет. И в 2015 году были приняты судьбоносные решения, но адаптировать к ним институты ещё не могли. Сейчас эта реальность уже свершилась. К сожалению, мы и наши западные коллеги сейчас действуем по разные стороны баррикад, хотя всем понятно и на Западе, что существующие проблемы не решить, пока терроризм воспринимается как что-то техническое, а к террористам относятся как к рациональным субъектам, которыми можно манипулировать и как-то их использовать. Это большая ошибка: вспомним, как возникла «Аль-Каида» (террористическая организация «Аль-Каида», запрещена в РФ). Это очень опасная игра. Рано или поздно можно потерять контроль над тем, что ты создал.
Трагедия наших отношений с Западом заключается в том, что в ключевых нормативных документах Запада Россия рассматривается как угроза и внимание к этой угрозе с точки зрения проработанных шагов самое тщательное. В смысле политических решений. В мерах, которые принимаются в отношении радикальных исламистов, такой проработанности не наблюдается. Неправильное восприятие угрозы – у этого будут очень серьёзные последствия.
Окончательно стало понятно, что в Европе закончилась эра безопасности.
Долгое время Европа воспринималась как спокойное место, где можно спокойно жить; я начал наш разговор с заборов – заборов было мало или не было вообще. Но заборов стало больше. Они появились и у нас – не от хорошей жизни. Теракты воспринимались раньше шоково, но со временем мы стали воспринимать это как обыденность, мы привыкли. Смерть и расползание зла для нас становятся повседневностью. И это тоже сдвиг, который важен.
К сожалению, нам не уйти от этических понятий, когда мы говорим о международных отношениях, и, конечно, растут и появляются другие точки неопределённости. В отношениях США и Китая всё больше прорисовывается угроза взаимного противодействия. Хотя ещё несколько лет назад это было только поводом для спекуляций. А сейчас мы говорим об этом всё чаще и чаще. Ближний Восток – колоссальный источник нестабильности. Постсоветское пространство остаётся очень серьёзным источником напряжения.
Что делать? Мне кажется, нужно успокоиться, где можно успокоиться. Когда люди враждуют или вовлекаются в какую-то проблему, когда на них оказывают прессинг, они заводятся. А коллективы заводятся значительно сильнее, организованные коллективы – ещё сильнее. И тогда всё меньше шансов отмотать назад. Есть шанс, но сложно. Нам надо и как обществу, и как государству снизить накал. И нашим партнёрам, прежде всего на Западе. Снизить там, где его можно снизить. Избегать ненужной траты сил на абсолютно ненужное противостояние и задуматься о гораздо более фундаментальных угрозах, которые уже выходят за рамки рациональности.
