Гвардии генерал-лейтенант Александр Иванович Лебедь в 1980-е гг. принимал участие в афганской войне, там он командовал первым батальоном 345-го отдельного парашютно-десантного полка. Вот как он вспоминал о том, как воспитывал афганцев, воевавших на стороне советской армии:
«Рано утром, 13 января 1982 г., мы выступали на операцию, которую предполагалось провести за две недели. Операция эта была странная по многим причинам, перечислим лишь некоторые. Славные командосы заставили меня быстро исчерпать все запасы интернационализма. Есть у них такое понятие — «чаевая оборона». Практически это выглядит так: блокировали какой-то кишлак или группу кишлаков. Боевой порядок для прочесывания построен, проческа пошла. Афганская цепь втянулась в кишлак и растворилась в нем. Через сто метров можно наблюдать только мелькающие впереди родные каски. Вторая цепь становилась первой и единственной. А во дворе уже расстелен коврик, кипит чайник, расставлены пиалушки, разложены лепешки: "К ведению чаевой обороны приступить!"
Пару раз я пытался объяснить, что ничего, в принципе, не имею против чая, но сначала завершается операция, потом — чай. Меня не понимали. Хороший и мужественный народ афганцы. Суровое у них воспитание, уходящее корнями и в уклад жизни, и в религию. И вот там у них прочно заложено: начальник должен быть силен и свиреп, тогда это — начальник. Если он уговаривает, пытается убеждать, то это очень скверный, ненадежный начальник. Может быть, даже не начальник вообще. Поэтому выражение лиц у них было такое, как будто они дружно все заглотили по лимону, старались на меня не смотреть, настолько им это было неприятно.
Тогда в третий раз я радикально изменил воспитательную тактику. В большом доме, где заняли "чаевую оборону" около десятка командосов, мои автоматчики прихватили все входы и выходы. Я прошелся сапогами 45-го размера по пиалушкам, подцепил кипящий чайник носком сапога так, что его поймал ближайший зазевавшийся любитель халявного чая. Все это — молча! Ребятки в темпе расхватали автоматы, достроились без слов и сопротивления. Старший заявил, что они все поняли, и попросил разрешения идти и продолжать операцию. Мы улыбнулись друг другу, за нами заулыбались солдаты, и так на этом улыбчивом фоне они замаршировали к выходу. Весть о том, что я, как начальник, не безнадежен и из меня может выйти определенный толк, быстренько облетела весь батальон, и впредь, если где и организовывалась "чаевая оборона", то с тысячами оглядок.
Если у меня в батальоне управление состояло из командира, начальника штаба, двух связистов, авианаводчика с помощником, доктора и пятерых солдат; за управлением афганского батальона таскалась шайка так называемых анзиботов (по-русски денщиков). Пользы от них целый день не было никакой, зато вечером они, как тараканы, разбегались в разные стороны, стягивали отовсюду немыслимое количество ковров, одеял, подушек, паласов и оборудовали своему комбату со товарищи роскошное место ночного отдыха, не оставляя мне даже паршивого коврика. Пришлось пойти на крайнюю меру. Я зашел в дом, обозрил все это великолепие, преднамеренно высокомерно поблагодарил за проявленную обо мне и моих людях заботу и выгнал всех афганцев. Проклацав зубами ночь на соломе, они сделали правильные выводы. Главный из них состоял в том, что кто много хочет — мало получает. Впредь подобного рода инцидентов не было. Места отдыха готовились параллельно. Лучшее всегда было мое. Как начальник я стал наконец на место, и тем все были счастливы».
Источник: Лебедь А.И. За державу обидно.... — М.: Редакция газеты «Московская правда», 1995
